Кончил, - говорит, - батюшка, расстался, продал, но своему, русскому.
Вот этот купчина весь урожай закупил и сразу пять тысяч задатку дал за мою
пшеничку. Дело не совсем пустое - всего вышло тысяч на сорок. Собственно
говоря - и то продешевил, но по крайней мере пусть пойдёт своему брату,
русскому. Французы и англичанин из себя выходят - злятся, а я очень рад.
Чёрт с ними, пусть не распускают вздоров, что у нас своего патриотизма нет.
Пойдёмте, я вас познакомлю с моим покупателем. Оригинальный в своём роде
субъект: из настоящих простых, истинно русских людей в купцы вышел и теперь
страшно богат и всё на храмы жертвует, но при случае не прочь и покутить.
Теперь он именно в таком ударе: не хотите ли отсюда вместе ударимся, "где
оскорблённому есть чувству уголок"?
- Нет, - говорю, - куда же мне кутить?
- Отчего так? Здесь ведь чином и званием не стесняются, - мы люди
простые и дурачимся все кто как может.
- То-то и горе, - говорю, - что я уже совсем не могу пить.
- Ну, нечего с вами делать, - будь по-вашему - оставайтесь. А пока вот
пробежите наше условие - полюбуйтесь, как всё обстоятельно. Я, батюшка, ведь
иначе не иду, как нотариальным порядком. Да-а-с, с нашими русачками надо всё
крепко делать, и иначе нельзя, как хорошенько его "обовязать", а потом уж и
тремтете с ним пить. Вот видите, у меня всё обозначено: пять тысяч задатка,
зерно принять у меня в имении - "весь урожай обмолоченный и хранимый в
амбарах села Черитаева, и деньги по расчёту уплатить немедленно, до погрузки
кулей на барки". Как находите, нет ли недосмотра? По-моему, кажется,
довольно аккуратно?
- И я, - говорю, - того же самого мнения.
- Да, - отвечает, - я его немножко знаю: он на славян жертвовал, а ему
пальца в рот не клади.
Барин был неподдельно весел, и купец тоже.
Вечером я их видел в театре в ложе с слишком красивою и щегольски
одетою женщиною, которая наверно |
