этой болтовня ничего не понимаю.
Я дома сидел: ничего не слышал, а докладывать - кто мне смеет про эти
глупости докладывать?
Дросида. А коли не знаешь, изволь, родимый, все расскажу. Я все ей
баяла. Я позорю, ты вспомяни, Маринушка, что кто ведь был твоей застоен?
Подумай, мол, что ты ведь мужняя жена, а муж твой есть убивец. Кто за тебя
вступился? Фирс Григорьич. Кто мужа твоего по чести спровадил в Питер да еще
и денег на разживу дал - кто? вое же Фирс Григорьич. Кто этот домик-то, не
домик, а хоромы добрые, тебе удержал, не дал твоему мужу прогусарить? -
опять же Фирс Григорьич!
Князев. Ну!
Дросида. Да как же тебе, говорю, того не чувствовать? Ну, а она свое: я
бы, говорит, от мужа и сама убегла, потому что он, всем известно, разбойник;
а что хоромы, так это, говорит, ведь наши притоманные, свои хоромы: их Фирс
Григорьич обманством выманил: говорил, чтоб только переписать за него, чтобы
муж меня под дом денег занимать не заставлял; а нынче, видно, шутку эту в
правду уж повернул. Так мне плевать, говорит, на эти и хоромы. Я, говорит,
нужды не боюся, а уж тела своего не продаю. Дура ты, говорю ей, так же ведь
с своим с разбойником-то жила и тело ему продавала. Ну, то, говорит, закон.
Князев. Скажите пожалуйста, и бабы про закон запели!
Дросида. Да, говорит, закон. Да что, мол, нам, нищим, закон! Хорошо в
законе ходить, кому бог обужку дал, а у нас редкая-редкая, которая от Фирса
Григорьича чем не пользовалась... Моя, говорю, дочь не хуже тебя была...
Князев. Ну, это ты проезжай мимо с своей дочерью.
Дросида. Не хуже тебя, говорю, Алена-то моя была, да за счастье даже
это почитала. А она с этим харк мне в глаза да говорит: змея ты, да еще змей
хуже, потому и змея своих через не ест, а ты к чему дочь устроила. Я уж
тут-то не стерпела, да и говорю: ну, коли ты говоришь, что я свое дитя
съела, то ты хуже меня будешь и свою мать съешь. Мне, говорю, от |
