я не могу, а все должны мне верить по моей иерейской совести, бо
она освященна. И потому я пытаю вам добре: чи вiрите вы мiне, чи не вiрите?
Говорите просто!
И все в один голос ответили:
- Вiримо, пан отец, вiримо!
А отец Прокоп покивал головою и прослезился, и потом отер ладонями оба
глаза и сказал томно:
- Спасибо и вам, дiтки мои духовный! Ой, спасибо вам, що вы меня,
недостойного, так богато утешили, хотя я и раньше по очах ваших видел, що вы
имеете до меня всяку веру, истинну же, и не лицемерну, и не лицеприятну, и
плодоносящу и добродеющу. Так и знайте же зато, все люди божий, що сей
старый наш пан и благодетель, его же погребаем, в остатнем часе своего жития
схилился ко мне до уха, а потом на грудь так, что мне от него аж пылом и
смрадом смерти повеяло, и он в ту минуту сказал мне... Слухайте жi вc!
слухайте! Бо се слова вже все ровно як бы с того свiта... То вiн сказал так:
- Пан отец! Скажи всем людям на моем погребении, что я им заклинаю и
всех моих родичей и наследников, щобы на вiчны вiки щоб никогда не було у
нас в Перегудах, ни жида, ни католика! От! И щобы не було у нас ни
католицкого костела, ни жидовской школы; а чтобы была у нас навсегда одна
наша истинная христианская вера, в которой все должны исповедаться у тебя,
перегудинского попа, и тебе открывать все, кто что думает. А кто сего
святого завета не исполнит и що-нибудь по тайности утаит, то "будет часть
его со Иудою, который сидит у самого главного чертяка в аду с кошельком на
коленях и жарится в сере".
И тут поп Прокоп поднял руку и забожился, что он это не выдумал, а что
так истинно говорил полковник.
Этому долго все люди верили, но потом стали появляться кое-какие
вольнодумцы, которые начали говорить, что отец Прокоп не всегда будто
говорит одну чистую правду и иногда таки, - прости его господи, - и
препорядочно "брешет"; и от сего-де будто мож |
